предание храма Пеесфа
Когда завершили Цогн-рах месить глину, самый могучий из них Лоз-Тсац крикнул слова Фетщуй-сар и воткнул посох, сделанный из костей своей сестры, белокожей Йаты, в короб с глиной. И был гром, и был град, и были молнии.
Но недвижима осталась глина, и не было пота, и не было крови, и не было дыхания, ибо была она мертва.
Тогда Лоз-тсац бросил в глину семя, и, крикнув слово Щолжэх-Тыч, приказал глине встать и служить ему без памяти, без сомнения. Но недвижима была глина, и не было в ней жизни. Тогда Лоз-тсац схватил за волосы сына брата своего Лоз-йата, которому только вернули его, и спросил об имени его. Готси-лоз, сын Лоз-йат сказал ему свое имя, напоминавшее биение крыл бабочки. Засмеялся от радости Лоз-тсац и сказал: «Ликом ты чист, тело твое не познало еще судорог жизни, имя твое легко и благозвучно, только ты способен пройти тропой Цыви-гхо и вернуться, и рассказать о полете Фетщуй-сар – ибо ты сын брата моего, и, стало быть, - Я». И, сказавши так, взял он снова посох, сделанный из костей своей сестры, белокожей Йаты, и, воткнув его в брюхо Готси-лоз, начал медленно выматывать кишки и складывать кольцами по глине, и не разу не ошибся. Увидев это все, Шурхе кричали – «Великолепно!»
Проделал он это так быстро, что желтая стрекоза не успела бы взлететь с цветка увапа, а розовая жаба не успела бы поймать ее, и Готси-лоз не успел передать Щолжэх-Тыч свое дыхание, и выпил его Лоз-тсац, и сказал – «Хорошо».
Собрав свой пот, пролил его Лоз-тсац на глину, взмахнул над рукою своей слезой Южэс-Йут и, собрав кровь свою, пролил ее на глину. И собрался было бросить семя свое, но остановили его все Шурхэ, говоря: «Не трать влагу жизни своей, ибо есть у брата твоего сын, хоть и ушел он тропой Цыви-гхо, а у тебя сына нет». И засмеялся тогда Лоз-тсац, и повелел привести к себе сто на сто наложниц и рабынь, с которыми был вместе. И сказал Лоз-тсац: «Зачем себя слуге даровать, когда другие полны». И, убивши сто на сто наложниц и рабынь, выжал из тел их пот их, и кровь их, и семя свое. И крикнул Лоз-тсац слова Фетщуй-сар и воткнул посох, сделанный из костей своей сестры, белокожей Йаты, в короб с глиной. И был гром, и был град, и были молнии.
Лоз-тсац приказал глине встать и служить ему без памяти, без сомнения, как умерший кормит червей, ибо пред теми бессилен. Но недвижима была глина, и не было в ней жизни. И наклонился к ней Лоз-тсац, едва не касаясь пыли губами своими, и отдал ей дыхание Готси-лоз.
И, воззвав к праху, велел встать и служить ему без памяти.
Но недвижима осталась глина, ибо не имела вида и формы.
Увидев это, разгневался Лоз-тсац, и, взяв посох свой, стал он избивать всех Шурхе, и детей их, и жен их, и дочерей их, и многих убил. И устал убивать. И устав, сел отдохнуть и заплакал, ибо силы его иссякли, но слуга готов не был.
Громко жаловался Лоз-тсац на неудачу и винил всех Шурхе, ибо не помогли ему.
Услышала стон его Эсил-ава, дщерь брата его, Лоз-йат, и подошла к нему, и громко ругала его. Бессердечным зверем бранила его она, худшим из Шурхе называла его, слезами матери называла его. И великий гнев зародила в сердце его. Не помня себя, вскочил Лоз-тсац, и хотел убить Эсил-ава за дерзость, но опомнился. И понял Лоз-тсац, что вознаградил он себя за труды свои, ибо увидел он средство оживить слугу для себя. Сорвал Лоз-тсац с Эсил-ава праздничные одежды и наполнил ее влагой жизни своей. И встав с тела дщери брата своего, брал он руками, ветвям священного древа подобными, за ноги Эсил-ава и, крикнув слово Щолжэх-Тыч, разорвал ее тело до огненного сосуда. Брал он глину и вложил ее в тело Эсил-ава. Зашил он рану и смочил ее слезами своими, и стал ждать, ибо был терпелив.
И Шурхе, что не убежали, а попрятались, как вихри помчались к Лоз-йат и все ему рассказали. Но тот сперва не поверил. Но Шурхе были настойчивы, и один из них, в чьем сердце горел огонь, сильный Огилоз-тийа так сказал Лоз-йату: «Пойди и увидишь». И пошел Лоз-йат к брату своему, но не пустили его в чертоги. И узнал он, что это правда. И проклял брата своего и отца своего, и мать свою, ибо та родила чудовище. И поклялся отмстить за сына своего и за дочь свою, говоря: «Как лишил ты меня наследника, как лишил лучшей из дщерей моих, так и я лишу тебя всего, что тебе дорого». Но Лоз-тсац лишь смеялся, ибо знал, что чертоги неприступны. И ждал Лоз-тсац вечер и ждал утро.
На первый день мертва была глина, ибо не было в ней жизни, но Эсил-ава жива была и жалобно стонала. И испугался Лоз-тсац, что убежит она, а слугу себе возьмет. Брал он тогда в руки слезу Эжес-Йут и отрезал Эсил-ава ступни, а кровь собрал. И поил Эсил-ава той кровью, ибо не хотел, чтобы она страдала от жажды. И ждал Лоз-тсац вечер и ждал утро.
На второй день тело Эсил-ава потемнело, ибо находилось под оком Апро-Рах, и сменило утонченный аромат Цогн-рах на мерзкую вонь Шурхе. Огорчился Лоз-тсац и, не в силах вдыхать смрад, оросил тело Эсил-ава водой цветов, и осыпал соцветиями и лепестками. И спросил, не нужно ли ей еще. Но Эсил-ава только проклинала его. И ждал Лоз-тсац вечер и ждал утро.
На третий день тело Эсил-ава почернело, и она громко кричала, жалуясь на вгрызавшихся жуков и жалящих мошек. И подумал Лоз-тсац: «Если утомят ее жуки, и изранят мошки, не даст она силы слуге и будет он слаб». И развел он костер из душистого кедра и сорок разных смол бросил в огонь и сорок разных цветов и благовоний древесных без счета. И подождав полдня разметал костер и, обнажив угли, положил Эсил-ава на них. Страшно закричала Эсил-ава, но потоком из дыр в коже хлынули жуки и громко трещали, бежав по углям.
И сказал Лоз-тсац: «От мига сего и до того, когда бросится Эжес-Йут в объятия своего возлюбленного, носить вам запах цветов и смол и благовоний на спинах своих». И засмеялся, ибо было это хорошо. А Эсил-ава прокляла жуков, говоря: «Вы, бывшие землей и ставшие плотью, не зная устали, день и ночь не различая, жальте слугу Лоз-тсац и детей Лоз-тсац, и зверей Лоз-тсац, и все, что ему дорого». И ждал Лоз-тсац вечер и ждал утро.
На четвертый день тело Эсил-ава раздулось, как у брюхатой речной свиньи, и кожа трещала. Но громко оскорбляла она Лоз-тсац. Бессердечным зверем бранила его она, худшим из Шурхе называла его, слезами матери называла его. И великий гнев зародила в сердце его. Но не знал он, как наказать ее, а слуге не повредить. И ничего не придумал. И позвал он Шурхе. И приползли они к нему, скуля и заглядывая в глаза и как бы говоря: «Я твой». И спросил Лоз-тсац Аспимро-тийа, в чем сердце горел огонь: «Как мне быть?» Но скрыл правду мудрый Аспимро-тийа и сказал так: «Пошли Шурхе с телом ветра и сердцем ветра к Ыйхар-Иий и проси исцелить дщерь брата своего, а от слуги откажись». «Плохой совет ты дал, - говорил Лоз-тсац, - ибо знаешь ты слова Матери Щолжэх-Тыч – кто создаст жизнь из неживого, живое из мертвого, тот обидит мужа моего и мне сделает приятное, того над всеми прочими поставлю». И разбил голову Аспимро-тийа и мозг его смешал с навозом. И сказал: «Вот тот, кого вы считали мудрейшим, воистину глупцом оказался». И вышел из Шурхе Укрегол-тийа, чьим сердцем была вода, и сказал: «Вырежи ей язык и выколи глаза, чтобы не могла она изливать гордость свою на тебя». Рассмеялся Лоз-тсац и сделал так, а Укрегол-тийа сделал тенью своей. И ждал Лоз-тсац вечер и ждал утро.
На пятый день лопнула кожа Эсил-ава и поползли черви, так ненавидела она Лоз-тсаца. И сказал Укрегол-тийа: «Пошли Шурхе с телом ветра и сердцем ветра к Ыйхар-Иий, проси исцелить дщерь брата своего, а от слуги не отказывайся. Ибо неисцеленная плохой плод даст». И подивился Лоз-тсац мудрости его. И сделал, как тот сказывал. И прислала Ыйхар-Иий черепаху с лазоревым панцирем, чья слюна исцеление несет страждущим. И пролила она слюну свою на тело Эсил-ава, и закрылись раны ее, как и не было, и отрезанное возобновилось. И рассмеялся Лоз-тсац, видя чудо, и брал он слезу Эжес-Йут и вспорол лоно Эсил-ава, сломал ей шею и наклонил лицо ее к ране, чтобы выжать дыхание в глину. И сделал все так быстро, что желтая стрекоза не успела бы взлететь с цветка увапа, а розовая жаба не успела бы поймать ее, и Эсил-ава не успела передать Щолжэх-Тыч свое дыхание и выпила его глина. И тогда Лоз-Тсац крикнул слова Фетщуй-сар и воткнул посох, сделанный из костей своей сестры, белокожей Йаты, в лоно Эсил-ава. И был гром, и был град, и были молнии. Возрадовался Лоз-тсац и, воззвав к праху, велел встать и служить ему без памяти. И встал прах.
Но не имел он формы и мерзок был его вид. И вскричал Лоз-Тсац: «Как же ты будешь служить мне, когда ни рук, ни ног не имеешь?» И в великий гнев впал. Укрегол-тийа так говорил ему: «Создал ты, о могучий, слугу, как и велели тебе, что ж гневаешься?» Лоз-Тсац так отвечал ему: «Все так, но кто будет прислуживать мне? Кто наполнит мой кубок медом и пивом?» Укрегол-тийа так отвечал: «Повели слуге своему взять за себя самок звериных, и будет, кому наполнить кубок твой медом и пивом. И будет, кому прислуживать тебе». Лоз-тсац так и сделал. И родились люди.
И повелел Лоз-тсац Укрегол-тийа пасти людей, как скот. После обратил он взор свой на тело Эсил-ава и сказал: «Не гоже так оставлять ту, что величайшим меня сделала». И приказал чудесной черепахе с лазоревым панцирем оживить Эсил-ава, ибо видел что берегла она силы. Укрегол-тийа так говорил ему – «не стоит возвращать от врат Цафро ту, что ненавидит тебя. Пусть черепаха с лазоревым панцирем залечит раны, а душу не возвращает, ибо ненавидящий тебя да повержен будет!» И дивился Лоз-тсац мудрости советника своего, и возрадовался, ибо мудрого приблизил. И повелел черепахе с лазоревым панцирем исполнить сказанное.
Но черепаха с лазоревым панцирем пожалела Эсил-ава и, ослушавшись, постаралась оживить ее. Разгневался Лоз-тсац и, дождавшись пока закроются раны, отбросил черепаху с лазоревым панцирем. Повелел он положить Эсил-ава над вратами Цафро, а черепаху за дерзость отдал для забавы матери своей – грозной Щолжех-Тыч. И великими карами заклял живущих не приближаться к надвратному столпу Цафро.